Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.
Раскурив потухшую трубку, каюр добавил:
— Я встречал его один раз у горы Большой Кариквайвишь. Зачем тебе любить Нила?
— Я не красива, — запоздало ответила она, тоже начиная задыхаться. — Вы редко здесь видите женщин.
Внезапно она остановилась, и лицо ее побелело. Казалось, только сейчас до нее дошел скрытый смысл его слов.
— Почему мне не любить Нила? У него уже есть кто-нибудь?
Она спросила спокойно, так спокойно, как только ей позволяло дыхание на этом проклятом пути через перевал, и вся съежилась, готовая к безжалостному ответу, как к пощечине.
Старик ничего не ответил. Он остановил оленей и приказал ей сесть на нарты.
Она стояла молча возле узких саней, смотрела на каюра почти с ненавистью и ждала ответа.
— Садись, — распорядился он. — У Нила нет женщины.
Она не поверила старику, и в ее глазах мелькнуло бешенство, жалкое бешенство обманутой женщины.
— Ты врешь мне! — задохнулась она от ветра. — Скажи все, как есть, и мы повернем на юг.
— В партии есть женщина, но они — только товарищи. Я говорю правду, и мне незачем врать.
Тамара села на нарты, прижалась к каюру и закрыла глаза.
— Прости меня. Я глупая, и у меня плохой характер. Но ты тоже виноват. С дурочками надо говорить, как с детьми.
Она спала, может быть, несколько минут.
Открыла глаза и увидела: олени стоят без движения, их бока потемнели от пота.
— Да, надо пойти или сесть на вторую упряжку, — ответил он на ее безмолвный вопрос.
— Мы пойдем, — сказала Тамара. — Это пустяки.
— Погоди. Надо обвязаться.
Он крепко стянул ее в талии веревкой, второй конец веревки привязал к своему ремню.
Короткий день кончился — и они двигались в редкой мгле. Девушке мерещилось, что они бредут по чужой планете, которая даже не вертится оттого, что ее сковало морозом.
Каюр шел в легких оленьих липта́х, он был мужчина, и в его крови жил опыт многих поколений. Тамара тяжело вырывала валенки из глубокого снега, на плечи давил непомерный груз, шея и грудь покрылись потом, и ей казалось, что сердце висит на тонкой нитке, готовой вот-вот оборваться. Хотелось, чтобы каюр назначил остановку, но старик молчал и медленно шел вперед.
За два часа одолели километр пути. Девушка шла, закусив губу, почти в забытье, и ее шатало из стороны в сторону.
Каюр, не оборачиваясь, пояснил:
— Можно бы отдохнуть. Но тогда — простудишься. Надо идти.
И она снова, задевая ногой за ногу, двинулась в путь.
Наверно, она заснула на несколько секунд — и только механически продолжала переставлять ноги. Проснулась оттого, что внезапно поняла: летит вниз. В то же мгновение ощутила сильный, но мягкий толчок в живот и повисла над ущельем.
Каюр выбрал веревку на себя, усмехнулся:
— Это — ладно. Сразу проходит сон.
Она даже не успела испугаться и поэтому весело попросила:
— Не говорите Нилу.
Старик рассмеялся:
— Женщин трудно понять. Почему не говорить?
Она обозлилась:
— Этот чурбан может окончательно загордиться.
— Хорошо, не скажу.
На вершине перевала подвывал ветер, и снежные веники били по лицу.
Старик и девушка немного постояли на гребне.
— Садись, — распорядился каюр. — Я пойду вперед, буду держать оленей.
— Ладно. Когда ты устанешь — скажи. Мы поменяемся местами.
— Добро.
Она проспала весь путь. Проснувшись, увидела, что рядом с нартами разбита маленькая палатка из брезента, и под ее покровом бесшумно горит керосинка.
Они попили горячего кофе и залезли в спальные мешки.
— Тебе тепло?
Она не ответила: спала.
Утром каюр осведомился:
— Нил должен проехать здесь? Ты крепко знаешь?
— Другой же дороги нет.
— Конечно, нет. Но ты хорошо узнала, куда он держит путь?
— Да. Должен идти здесь сегодня. Самое позднее — завтра. Мне сказали в управлении.
— Ну, походи. Посмотри на Тунтури. Всегда хорошо узнать новое.
Над побережьем неприступной громадой высился горный хребет. Скалы были иссечены траншеями, в камне вырублены ямы для пушек и минометов. У подножия изредка темнели глыбы разбитых танков. Ветер сдул с металла снег, и танки поблескивали безжизненными телами, будто угрюмые древние ящеры, выброшенные на берег океаном. Свастики, нарисованные на броне, казались мертвыми пауками.
— Здесь сильно воевали, — пояснил старик. — Гренадеров и альпийских горных стрелков сбросили вниз. Им было худо. Мало немцев спаслось.
Тамара слушала и смотрела невнимательно, и он сказал:
— Зачем беспокоиться? Я услышу олешков или мотор, поняла — нет? Погуляй пока, не то поспи.
Ей не хотелось спать, но она молча забралась в мешок: там можно было думать и не отвечать на вопросы.
Нил не появился ни в этот день, ни в следующий.
Тамара молчала, и ее лицо потемнело, будто обмороженное.
— Я очень виновата, — сказала она наконец старику, — оторвала тебя от дел. Но я отдам тебе все деньги, какие есть, и если хочешь, — вот это...
Достала из пальто свою фотографию, сломанную в нескольких местах.
— Берегла для Нила.
Она смущенно взглянула каюру в глаза:
— Не сердись. Я, верно, говорю глупости. Но я не хотела тебя обидеть. Просто у меня ничего нет, кроме денег и снимка.
— Деньги оставь себе, — отозвался каюр, — а карточку отдай.
Он спрятал снимок под ма́лицу и спросил:
— Может, еще немного подождем?
— Нет, теперь не приедет.
Старик уже кончил впрягать оленей в нарты, когда далеко на востоке послышался еле приметный звук.
Каюр отошел от упряжек и, набив трубку, поджег табак.
— Это Нил, Тамара. Теперь я, однако, немного отдохну.
Она не видела уже ни каюра, ни оленей: взгляд ее был устремлен в серую даль, откуда должен был появиться человек, которого она с одинаковым правом могла и любить, и ненавидеть.
Она ожидала, что Нил удивится, узнав ее, и, конечно, обрадуется, поняв, что ее привела сюда любовь, настоящая любовь, для которой нет расстояний.
Но и здесь он оказался верным себе. Заметив почти вплотную, в полумгле вечера, две упряжки, Нил резко затормозил машину и соскочил на снег. Разглядев Тамару, спокойно подошел к ней и потряс руку.
— Ты тоже получила назначение сюда?
— Нет.
— Тогда как же?
— Ждала тебя.
Он посмотрел на нее спокойно-укоризненным взглядом и пожал плечами:
— Проще было приехать ко мне в партию.
Он говорил так, будто приехать к нему в партию было все равно, что добраться от университета до общежития.
— Я не могла явиться к тебе туда.
— Почему же?
